не записала, и Матиасу, который жил на фестивале в соседней с нами палатке. Но никто не поднимал трубку; похоже, дружба на Сигете остаётся дружбой только на Сигете.

Прохожие, которые то и дело подходят спросить, почему я плачу, пытаются помочь, и вокруг меня то возникает, то рассасывается толпа зрителей. Кто-то даёт мне пятьсот форинтов, кто-то предлагает остаться на ночь, кто-то успокаивает и говорит, что когда истечёт срок моей визы, меня в любом случае бесплатно депортируют. Кто-то даёт хороший совет – российское посольство, оно ведь тут не очень далеко, на улице Андраши!.. Но потом все вспоминают, что сегодня суббота, и до понедельника даже российское посольство не может мне помочь.

***

Конечно, даже не приди Матиас тогда, вся эта история как-то разрешилась бы. В конце концов, сотни людей сотни раз в мире теряли документы, опаздывали на самолёты, оставались без друзей – и как-то справлялись. Но я помню страшное чувство облегчения, когда на десятый или сотый раз на звонок вдруг кто-то ответил. К тому моменту я настолько отчаялась, что просто по кругу щёлкала по номерам, даже не смотря, кого я набираю, – и не сразу поняла, чей голос говорит мне сидеть там, где сижу, и ждать. Потом я боялась, что вдруг он передумает, или что мы не узнáем или не найдём друг друга. Прошёл час, и за это время стемнело, но народу на площади только прибавилось, поэтому я поднялась на ступеньку повыше и встала с самого краю. Всем вокруг было весело, кроме меня, – по площади разъезжала куча парней и девчонок на скейтах и роликах, компания справа играла прямо на улице в какую-то настольную игру; все приходили, уходили, кричали, целовались, и у всех всё было хорошо.

…Но Матиас всё-таки приезжает за мной, и я бросаюсь к нему на шею, позабыв про то, что я даже не знаю толком, кто он такой, этот случайный парень с Сигета, который пожалел случайную знакомую. Впрочем, в таких условиях дружба растёт быстро; и после того, как он проходит со мной через все ступеньки спасения, после того, как сделано всё, что нужно, – звонок родителям, устроиться в хостел, решить, что делать с деньгами, решить, что дальше, – когда я снова обнимаю его, мне кажется, что я обнимаю очень близкого друга. Меня охватывает состояние благодарности, эйфории и ощущения, что всё хорошо. И хотя уже очень поздно, мы ещё долго сидим на улице, прямо на ступеньках хостела, пьём пиво в честь моего спасения и смотрим на загулявшихся туристов и на странноватую ночную публику в районе Западного вокзала.

И только в самом конце этого бесконечного дня, перед сном, когда я устраиваюсь спать в футболке, которую мне выдают в хостеле из ящика забытых вещей, – все события и переживания накатывают снова, и я начинаю судорожно дышать и хлюпать носом. “Что, если”, – думаю я. Если бы я не дозвонилась до Матиаса, если бы этот допотопный телефон разрядился, если бы родители не могли перевести Матиасу деньги на новый билет для меня, если бы … Я стараюсь перестать об этом всём думать и не злиться на подруг за – как мне кажется – предательство, но меня трясёт от страха, и я подбираю под себя коленки и пытаюсь делать глубокие вдохи и выдохи, чтобы перебить слёзы. А потом в голову приходит эта мысль, и я, сама не понимая, что делаю, открываю карман куртки.

***

Мне странно, что я не помню точно, когда и где это произошло в то воскресенье. Может, где-то в парке Маргит, уже ближе к вечеру, когда мы без сил повалились на траву, кляня себя за то, что решили пройти весь остров пешком. Хотя, скорее, это было что-то совсем будничное – вроде покупки хот-догов на улице или билетов в метро – так, что совершенно невозможно оказалось угадать, что именно с этой секунды начнётся вся наша история. Поэтому мне врезался в память, слово в слово, весь тот короткий разговор – и совершенно ничего о том, где и когда он мог случиться.

Вот мы о чём-то говорим, смеёмся, бурно жестикулируя, – и вдруг Матиас, схватив меня, разворачивает мою руку ладонью вверх.

– Что это? – спрашивает он.

И я сначала не понимаю, о чём он, – а когда понимаю, выдёргиваю руки и прячу за спину.

– Не твоё дело, – грубо отвечаю я. Секунду мы молчим – и я не знаю, чего ждать в ответ; чего угодно.

– Дура, – зло и хлёстко говорит мне Матиас. – Если не знаешь, как это делается, – не берись.

Чего угодно, но не этого.

***

Я знаю, что Матти меня не подведёт. Что когда он проснётся, он начнёт одновременно ругать меня за то, что я не разбудила его, и заниматься правильными и нужными вещами – найти обезболивающее, найти антисептик, найти силы заставить меня лечь назад в кровать и проспать ещё два часа.

Потом мне станет лучше, и вместе мы обязательно найдём, что мне надеть, чтобы не было больно, и пойдём пешком от дома прямо до Площади Героев, держась за руки и вспоминая себя в этом городе шесть лет назад. Мы будем улыбаться и смотреть друг на друга влюблёнными глазами – два человека из двух разных стран, которым повезло не только встретиться случайно, но и найти возможность строить общую жизнь, со всеми её сложностями – от расстояния до ревности к родине друг друга. Впереди у нас будет ещё целых шесть дней вместе в этом городе, шесть дней, разбитых на часы, минуты и секунды, из которых некуда бежать.

Татьяна Толстая

Про испанцев, еду и любовь

Испанский пляж, суббота, отлив, густая толпа. На песке, тонком, как соль нулевого помола, вплотную друг к другу разостланы полотенца, покрывала, подстилки; по углам они прижаты сандалиями и сумками. Сотни лежат впритирку, сотни ходят по краю воды взад-вперёд, загорелые и белые, всех возрастов; вон и инвалида вывезли на кресле с большими колёсами – подышать океаном, посмотреть, как серебрится и слепит волна, как идут облака.

В лужах, оставленных отливом, маленькие дети немедленно строят пристани, башни, дороги, города.

Рядом со мной – супружеская пара, обоим хорошо за пятьдесят, за фигурами не следят, нет таких претензий. Он лысоватый и волосатый, лицо у него неприветливое, но не потому, наверно, что злой, а просто жизнь как-то так сложилась – всё